Неточные совпадения
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался
от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся
задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал
плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и,
задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно
заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь
от благодарности и
от стыда, может быть счастлив на земле человек.
Редкий мог не
заплакать, расставаясь с ним, и сам он
задыхался от слез, не помня ни щипков, ни пинков, ни проглоченных насмешек и непроглоченных, по их милости, обедов и завтраков.
Лежёня посадили в сани. Он
задыхался от радости,
плакал, дрожал, кланялся, благодарил помещика, кучера, мужиков. На нем была одна зеленая фуфайка с розовыми лентами, а мороз трещал на славу. Помещик молча глянул на его посиневшие и окоченелые члены, завернул несчастного в свою шубу и привез его домой. Дворня сбежалась. Француза наскоро отогрели, накормили и одели. Помещик повел его к своим дочерям.
Мать схватила руку Николая и еще чью-то, она
задыхалась от слез, но не
плакала, у нее дрожали ноги, и трясущимися губами она говорила...
«Вот и покров прошёл. Осень стоит суха и холодна. По саду летит мёртвый лист, а земля отзывается на шаги по ней звонко, как чугун. Явился в город проповедник-старичок, собирает людей и о душе говорит им. Наталья сегодня ходила слушать его, теперь сидит в кухне,
плачет, а сказать ничего не может, одно говорит — страшно! Растолстела она безобразно,
задыхается даже
от жиру и неестественно много ест. А
от Евгеньи ни словечка. Забыла».
— Не хотите? — взвизгнула Анфиса Петровна,
задыхаясь от злости. — Не хотите? Приехали, да и не хотите? В таком случае как же вы смели обманывать нас? В таком случае как же вы смели обещать ему, бежали с ним ночью, сами навязывались, ввели нас в недоумение, в расходы? Мой сын, может быть, благородную партию потерял из-за вас! Он, может быть, десятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы
заплатите, вы должны теперь
заплатить; мы доказательства имеем; вы ночью бежали…
Он стоял у постели с дрожью в ногах, в груди,
задыхаясь, смотрел на её огромное, мягкое тело, на широкое, расплывшееся
от усмешки лицо. Ему уже не было стыдно, но сердце, охваченное печальным чувством утраты, обиженно замирало, и почему-то хотелось
плакать. Он молчал, печально ощущая, что эта женщина чужда, не нужна, неприятна ему, что всё ласковое и хорошее, лежавшее у него в сердце для неё, сразу проглочено её жадным телом и бесследно исчезло в нём, точно запоздалая капля дождя в мутной луже.
Старик,
задыхаясь от усталости и тревоги, бежал около двух верст до площади, где стоят извозчики. Облитый потом, он сел на дрожки и велел везти себя в врачебную управу. Не глядя, что вынул из кармана, он дал извозчику монету и вбежал в сени. Баба и старуха сидели на окне. Старуха
плакала.
В воскресенье утром приезжала его мать и целый час
плакала в мезонине у доктора Шевырева. Петров ее не видал, но в полночь, когда все уже давно спали, с ним сделался припадок. Доктора вызвали из «Вавилона», и, когда он приехал, Петров значительно уже успокоился
от присутствия людей и
от сильной дозы морфия, но все еще дрожал всем телом и
задыхался. И,
задыхаясь, он бегал по комнатам и бранил всех: больницу, прислугу, сиделку, которая спит. На доктора он также накинулся.
— Я уйду навсегда из твоего дома! — выкрикивал Цирельман,
задыхаясь, и его тонкие, длинные пальцы судорожно рвали ворот лапсердака. — Я уйду и не призову на твою голову отцовского проклятия, которому внимает сам Иегова; но знай, что со мною уходит твое счастье и твой спокойный сон. Прощай, Абрам, но запомни навсегда мои последние слова: в тот день, когда твой сын прогонит тебя
от порога, ты вспомнишь о своем отце и
заплачешь о нем…
Уже Верочка Иванова, прильнув к своей подруге Нале,
задыхается от беззвучных рыданий, a маленькая, жизнерадостная блондинка Парфенова, которая только что собиралась бойкотировать немку Кранц, теперь
плачет трогательно и беспомощно, по-детски, тиская мокрыми пальцами смятый в комок носовой платочек.